Молодой поэт оставил тетрадь со стихами сестре, уходя на фронт в 1941-м

Еще одно имя в поминальном списке погибших на войне молодых поэтов – Георгий Никитович Беков.

В документах, хранящихся в Центральном архиве министерства обороны, из-за ошибки армейского писаря Георгий Беков значится Беловым.

Эту ошибку обнаружила барнаульский журналист и краевед Светлана Михайловна Тирская. Вот что она рассказала в своем письме.

"Здравствуйте, Дмитрий!

Я давно ищу следы сотрудников нашей газеты "Алтайская правда", репрессированных, погибших на фронте. А поскольку журналисты "Алтайки" трудились также в "Сталинской смене" и "Юном сталинце", изучаю их тоже.

В "Юном сталинце", в мартовском номере 1941 года, я обнаружила стихи, подписанные так: "Гоша Беков, воспитанник Каменского детдома N 1".

Стихотворение Гоши, напечатанное на литературной странице, разительно отличалось от всех других пионерских виршей, написанных в духе "взвейтесь – развейтесь". Оно никак не отпускало меня…

Я нашла родных Гоши. У них сохранились групповая детдомовская фотография, две справки, маленькая самодельная книжечка – в нее Гоша вписывал сложные слова. Как особую драгоценность хранит племянница Георгия Бекова Евгения Александровна Пашинина две зеленые тетради "для стихописания".

– Гоша очень много читал, – рассказывает Евгения Александровна, – после того как восемь классов окончил, его оставили воспитателем в детдоме. И мама, и бабушка всю жизнь плакали по нему. Мама жалела, что не сберегла его книг – в войну отнесла их на рынок, чтобы хлеба купить…

Гошу призвали в 1942-м. После 110 дней учебки он прибыл в 172-й стрелковый полк 13-й стрелковой дивизии.

В донесении о безвозвратных потерях читаем: "…убит во время боевой операции… похоронен в районе Невской Дубровки". В графе "Адрес местожительства" стоит прочерк, в графе "Ф.И.О. жены или родителей" указано: "Родственников нет".

Но родные у Гоши были – в Камне-на-Оби, в детдоме, оставались сестра Таисия и брат Анатолий. И мать Дарья Степановна была жива!

– Она отбывала срок где-то на Севере, – вспоминает Евгения Пашинина. – О заключении не рассказывала. Порой спросишь, а бабушка в ответ: "А, на молоканке работала!" И все.

В доносе на Гошиного деда Ивана Андреевича написано: "…имел наживу, улучшал свое хозяйство". Пострадала вся семья. Отца и деда Гоши расстреляли в один день в сентябре 1937-го. Дарье Степановне дали восемь лет лагерей. Ребятишек (Гошу, Таю и Толю) определили в Каменский детдом.

Младший сержант Георгий Беков погиб 23 января 1943-го. В тот год ему бы исполнилось 20 лет…"

Последняя тетрадь

Другу

Не изливай свою печаль,

Не изливай свои страданья –

Друзья глухи, им вас не жаль,

Им чужды разочарованья…

Храни недуги, как цветы,

Как ласки девушки стыдливой,

Как формы милой красоты,

Как умиленные порывы…

Скрывай их боль в груди своей,

Не выдавай их в юном взоре,

И в круге радостных друзей

Их обходи при разговоре.

Лирическое

Люблю я, выйдя на крыльцо,

Дышать прохладой предрассветной

И принимать в свое лицо

Набег струи живой, приветной.

Люблю я бег нетерпеливый

Коней, испытанных ездой,

Полозьев слушать скрип визгливый,

Следить за падшею звездой.

Люблю я сумрак ночи ясной,

И бледный свет луны прекрасной,

И занесенный снегом двор,

Огонь в окне семьи счастливой

И с милой девушкой стыдливой,

Вести на зорьке разговор.

* * *

Как лента, тянется дорога,

И нет конца ей впереди.

В моей груди живет тревога –

Далеко ль мне еще идти?

Я шел по полю, через горы,

Через долины и леса,

Мной устремленные вдаль взоры

Порой туманила слеза.

Порой мне снилась мать родная,

Ее улыбка и сестра,

Сердечно-любящая Тая,

И был я счастлив до утра.

И день от дня, забыв о хлебе,

Не зная сна, я шел вперед;

Звезда, мерцающая в небе,

Так совершает свой полет.

Вот косогор, еще немного –

И кончен жизни трудный путь…

Усни, в груди моей, тревога,

Усни, дай сердцу отдохнуть!

* * *

Конец тетради? Очень рад,

Что я сумел ее заполнить.

Но, Тая, – брат твой виноват, –

Не в силах я стихи все вспомнить!..

Хранил я долго все труды…

Но, не любя их всей душою,

При блеске северной звезды

Я изорвал своей рукою.

Потом раскаялся. И так,

Всегда терзаемый утратой,

Я говорил себе: дурак,

Походишь ты на венчик смятый.

А, впрочем, что о том вздыхать?

Что было, то уж не вернется.

Оно в душе, как слово "мать",

Родным и близким отзовется…

Читая, вспомнишь обо мне,

О брате ласковом, приветном,

И, может, слезы в тишине

Прольешь, не слыша вздох ответный.

1941

Пишите Дмитрию Шеварову: [email protected]