Максимов: Толстой живет в двух местах: в своих романах и в нашем сознании. Это – разные места
Никогда не видел, чтобы в театре так четко и однозначно была показана метафора нашего существования, если угодно. Вот есть серая стена – за ней небытие, смерть. Вот есть зрительный зал, и в данном случае – для меня – он превращается в символ жизни. Кто такие зрители? Свидетели происходящего. Но ведь и вся наша жизнь проходит при чьем-то свидетельстве. Итак. Серая стена смерти – живой зал жизни. Между ними – сцена, на которой происходят события. Между жизнью и смертью. "Война и мир" Льва Толстого. Театр имени Вахтангова. Спектакль Римаса Туминаса. Среди невероятной череды событий к 100-летию театра, это – главное.
Автор замечательной сценографии Адомас Яцовскис отмахнулся от меня: мол, ни про что такое я не думал. Не придумывайте! Я не придумываю, дорогой Адомас, я вижу. И еще я знаю, что художник – в самом широком смысле – сам иногда не понимает до конца, что он создал. В этом смысле я часто думаю о Боге, но это – совсем другая история.
Давайте сразу договоримся о двух обстоятельствах. Первое. Не надо ни в какой интерпретации искать автора, задаваться нелепым вопросом: "Толстой – не Толстой?" Лев Николаевич Толстой живет в двух местах: в своих романах и в нашем сознании. Это – разные места. И они не совпадают. Когда я читаю, что у Толстого, мол, не такой Болконский или Безухов, я понимаю, что они не такие в восприятии пишущего. Наше взаимоотношение с Толстым – это факт нашей жизни. Не менее и не более. Толстой – абсолютно живой классик еще и потому, что объективно его воспринимать невозможно: он у каждого свой. Туминас показывает своего Толстого, и нелепейшее занятие: журить его за то, что его взгляд не совпадает с чьим-то. Мой интерес как раз в том и состоит, каким видит Толстого Туминас.
И обстоятельство второе. Пишущие о спектакле очень любят оценивать актеров, опять же по своей шкале: соответствуют ли они взглядам этих людей или нет. Я не назову ни одного артиста. И не потому, что они – плохи, а потому что они – поразительно хороши. Поэтому надо либо разбирать все роли, а это, учитывая густонаселенность спектакля, заняло бы весь объем колонки, либо просто констатировать: в спектакле "Война и мир" нет ни одной проходной роли, все – замечательные. И это не общие слова, это принципиально: в течение пяти часов (столько идет спектакль) зритель видит на сцене интересных, противоречивых, глубоких людей.
Мой интерес как раз в том и состоит, каким видит Толстого Туминас
Для меня Римас Туминас – это Пушкин русского театра. И дело, конечно, не в том, что, как и создатель русского языка, интерпретатор русской классики не совсем русский. Для меня главное: абсолютно пушкинская глубина, соединенная со страстью и иронией. И еще – это пушкинское желание показать человека на фоне исторических катаклизмов. Понимаете, да? Не катаклизмы показать – они лишь фон, но человека.
Один актер – без массовки – играет у Туминаса Бородинское сражение. Одна актриса – без красных всполохов огня – играет знаменитый московский пожар 1812 года. Потому что один человек – это больше, чем толпа. Один человек – это больше, чем любые сценические эффекты.
Как и у Пушкина, у Туминаса не может быть ничего случайного. Итак, смерть – жизнь, между ними сцена. Что соединяет жизнь и смерть? Неверный вопрос. Что может соединить жизнь и смерть? Человек. Правильно. Ничего больше. Туминас вместе с Марией Петерс сделали такую инсценировку великого романа, в которой на первый план выходят не исторические катаклизмы, а люди. В этом спектакле все играют блестяще не только потому, что у вахтанговцев – невероятно сильная труппа, а потому, что всем есть что играть. Как у Толстого нет проходных людей, так здесь нет проходных ролей.
Чем дольше идет спектакль, тем отчетливее я понимаю: то, что происходит на сцене – это не про войну 1812 года, это про меня. Про нас. Разве я не мечтал о славе, как молодой Болконский, а потом забыл о ней? Разве я в жизненных сражениях не отталкивал, уничтожая других, как Петя Ростов? Разве я не бываю таким нарочито величественным, как старик Болконский, а потом таким же неприятным, как он? Разве я не участвовал в таких бессмысленных беседах, как в салоне Анны Шерер? Разве я не влюблялся, потеряв голову, и разве не предавал я свою любовь? Разве… Разве… Разве…
Толстой, Туминас, актеры залезли ко мне в душу и выволокли из нее то, в чем я, может, стеснялся себе признаться, не хотел, времени не было… А они вытащили… Если не ошибаюсь, это и называется катарсис.
"Война и мир" Туминаса требуют от зрителя открытости. Кто-то уже написал, что этот спектакль нельзя смотреть, не прочитав роман. Можно! В данном случае Туминас не рассказывает историю – все равно так, как у Толстого, не получится. На пустое пространство сцены, которое соединяет жизнь и смерть, он выводит человека и препарирует его с толстовской жесткостью и пушкинской легкостью.
То, что происходит на сцене – это не про войну 1812 года, это про меня. Про нас
Туминас не боится насытить спектакль большими монологами, чего в сегодняшнем театре не увидишь. Но это невероятный, глубокий и мудрый толстовский текст. Текст, который надо услышать, приблизить к себе и содрогнуться от его гениальности и сегодняшнести.
От зрителя же требуется то, чего сегодня нам так не хватает в повседневной жизни – полюбить людей, героев спектакля.
"Война и мир" Римаса Туминаса существует вне сегодняшних театральных поисков и мод. Это больше, чем просто спектакль. Это исповедь. Низкий поклон создателям.
